Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суд - Страница 248

248

Естественно, что по подавляющему числу процедур получения доказательств обвинения мы не состоим в очевидцах, и оценивать допустимость всех этих доказательств можем только на основании документального материала. И наша оценка всегда будет только предварительной, так как дать окончательную цену сведениям, решить вопрос допустимости и исключения доказательствам по Закону вправе только следователь и суд. Из-за неочевидности любых наших выводов и заявлений, формально наша оценка явится предположением. Но предположения не могут заявляться к обсуждению и будут безусловно отвергнуты, как основания ходатайств. На основании таких предположений не могут и возбуждаться оценочные проверки. Поэтому, несмотря на фактическую предположительность о нарушении порядка получения конкретного доказательства и о его же недопустимости всегда заявляй в категорической форме: порядок нарушен; данное доказательство недопустимо; требую исключить его. Только при этом условии второй стороне будет навязано бремя опровержения доводов о недопустимости, а суду – оценочное разрешение спора. Вряд ли обвинение без боя согласится на ликвидацию своих ресурсов. Даже при очевидности нарушений. Эта гидра будет цепляться за любые факты, переосмысливать сведения на новый лад, передёргивать доводы защиты, а то и вовсе, как упрямоё дитя, тупо отрицать претензии. Чем массивнее представляемые защитой основания, тем весомее и подробнее должны быть контр-аргументы. В теории и здравым смыслом. Но мы-то помним, на чьей стороне суд. Поэтому в практическом выражении, не находя достойных опровержений, сторона обвинения, обвинители считают достаточным иногда ограничиться голословием: Нарушений не было, доказательство допустимо. В порядке подхалимства суд может посчитать достаточными, убедительными и такие опровержения (возражения). Такой произвол ты должен предвосхищать. Немедля после подобных высказываний пользуйся правом дискуссионной реплики: «Обвинение обязано опровергать доводы о нарушениях и недопустимости. Опровержения должны сопровождаться мотивами и фактическими основаниями. В данном случае обвинитель не приводить оснований своему несогласию, а голословное отрицание не может считаться опровержением. Суд не вправе опираться на подобные опровержения ввиду их фактического отсутствия, но должен следовать презумпции правоты доводов защиты».

Либо же второй, излюбленный мусорами сценарий. Ты утверждаешь в ходатайстве об исключении, опираясь на сведения, допустим по протоколу, что изъятые предметы были упакованы на месте обыска без их представления понятым для обозрения. Обвинитель возражает: клевета, всё изъятое без исключений было представлено на обозрение всем участникам, следовать просто-напросто забыл об этом указать, и отсутствие указаний – это всего лишь техническая оплошность, недописка протокольная. Однако этот обвинитель, так же как и ты, не является очевидцем происшедшего и, соответственно, не может делать заключений о фактах и причинах. А если ему какие-либо подробности известны от очевидцев, например, от следака, обвинитель тогда должен бы ссылаться на такой источник своих познаний. В ином случае такой формы опровержения обвинителя – это его личные предположения и домыслы. Такая брехня не может приниматься во внимание в качестве должного и сколь-либо достаточного опровержения. Эти доводы и должны от тебя прозвучать в реплике.

В то же время следует помнить, что любые свидетельства о содержании уже свершённого сл. действия приняты будут во внимание, если ими разъясняются непонятки по спорной, но всё же в какой-либо документальной форме отражённой процедуре. Показаниями свидетеля-участника документальные сведения не могут дополняться, тем более заменяться и восполняться. Это как в общегражданском праве: если не соблюдена обязательная письменная форма сделки, то никакие устные свидетельства о существовании и характере этой сделки не принимаются судом во внимание. Да только вот обвинительные суды частенько забывают или упёрто не вспоминают о таких правилах. Отчего можно наблюдать и такие крайности, когда в отсутствие обязательного для данного случая документально-письменного сообщения, сущность не зафиксированных процедур едва ли ни в полном объёме восстанавливают с помощью свидетельств участников. Во всех этих случаях свидетелями выступают сами мусора и их союзники. Кто бы мог подумать?! И будучи явно не заинтересованы в ином исходе дела, эти (чуть не вырвалось – «гады») участники с удовольствием подтверждают всё, что от них требуется для исправления ситуаций в пользу того де обвинения.

Пример к сказанному. По делу проведена генетическая экспертиза, результатом которой мусора вывели принадлежность трупа конкретной личности пропавшего и, якобы, обнаруженного мёртвым гражданина. Следуя материалам дела, результат идентичности был получен на основании сравнительного исследования двух образцов крови, один из которых был (якобы) получен от (из) трупа при вскрытии, а для генетических исследований – изъят следаком и Тверского Бюро СМЭ (судмедэкспертизы). Этот образец упаковали, снабдили пояснительной биркой: кровь от трупа, обнаруженного там-то. Следак данный образец осмотрел и передал генетикам вместе со вторым образцом, изъятым от предполагаемого родственника. Генетики сравнили и заключили о высокой степени родства по образцам. Прекрасно… Но мы-то с вами, дорогая овца уже знаем: когда мусора мухлюют, следы этого где-то, да чихнут. Так и в том случае случился выкидыш-неясность: каким макаром образец от трупа очутился в Тверском Бюро СМЭ? По документам видно, что патологоанатомическое исследование проводилось в районном морге; да, в Заключении судмедэксперт указывал об изъятии кое-каких препаратов от трупа и об их отсылке иным экспертам, но ни в этом Заключении, ни в «попутных» материалах не отмечено об изъятии и направлении «на сторону» трупной крови; среди бумаг не нашлось места решению следака об осуществлении подобных манипуляций; не имелось сведений по этому поводу и в регистрационных журналах районного подразделения СМЭ и Тверского Областного Бюро о входящих / исходящих биологических материалах. Естественно, что защита в такой ситуации подняла вайдон: «Беспредел! Мусора лепят фуфло!», и поставила вопросы о фальшивой природе образца, незаконности процессуального оборота вещдоков, недостоверности и недопустимости результатов генетической экспертизы. Если нас с тобой в капусте нашли, то клоунов от юстиции собирали по сорочьим гнёздам. Мусора тянут в судилище того чудо-эксперта, кто, якобы, изымал и направлял в область образец. Эта пьянь взъерошенная (я знавал его – вместе бухали) была призвана свидетелем своих же деяний. Его, видать, прямо с покойницкой выдернули; представь явление: резиновый фартук с подтёками, волочит к ботинку прилипшую кишку, волной нафталинового амбре расчищает путь, дрозофил озорная стайка торжественным конвоем проводят к трибунам его. Судья сурово в лоб: что за херня с образцом, Джони? Эксперт, заикаясь: да, блин, изымал, да, направлял, мы всегда так поступаем по неопознанным труппам; блин, чуваки, простите, работы – завались, закрутился, блин, забыл отметить в Заключении и сопроводиловках; но вот, блин, у меня документ в подтверждение. Эксперт суёт суду светокопию какой-то рукописной справки, им же составленной и с его же визой о верности данной копии оригиналу (козёл сим подтверждает, что он козёл).

248