Другой открытый вопрос – квалифицированность специалистов, мерила этого. В отличии от фигурации экспертов Законами не установлены критерии оценки, правила допуска к исследованиям в отношении специалистов, так же как отсутствуют и нормы о порядке производства ими специальных исследований, не существует профильных методик для проведения конкретных видов работ, не имеется правил составления Заключений. Процессуальный закон указывает, что Заключение специалиста – это его суждение, но само использованное понятие «суждение» не расшифровывается. Отсюда непонятно, в каком виде специалист должен бы излагать своё Заключение, когда и термин «суждение» по значению шибко тесно к понятию «суд», а-а-а а вправе ли какой участник впору Суду суждениями-осуждениями заниматься по любым вопросам процессуального характера. Так, и суждения могут быть предположениями, когда последние вообще не приемлемы в доказывании. Бурелом дремучий. Но с другой-то сторонки все эти неопределённости возможно толковать от вольного, а значит удачно применять и в целях защиты. Так ведь? В одних случаях, когда специалист от обвинения и он вреден тебе, ты, опираясь на перечисленные непонятки, можешь ставить под сомнение полномочия такого специалиста, его компетентность, правильность его работ и этих чёртовых суждений. В других – если выгодного тебе и привлечённого по Закону специалиста или его труды пытаются опорочить мусора, смело указываешь на необоснованность всех претензий, на отсутствие в Законе каких-либо ограничений. Хотя и Закона такого нет, а то – не наша проблема.
В отсутствие других специальных предписаний, думаю, правильным будет мнение (это – моё мнение, а оно всегда верно), что Заключение специалиста допустимо составлять по образу и подобию Заключения эксперта. А о нем мы тёрли пунктом выше. Оговорка лишь в том, чтобы последний раздел в Заключении вместо «Выводы» именовался бы «Суждения», как это предлагает и Закон. И всё тогда будет чики-пуки.
Ну чё, курсант ты мой, припотел от чтений. Терпи, осталось каких-то тыща страниц.
Татарин Наиль семейство своё перевёз в Россию из Узбекистании, а сам утряс бумажно-имущественные дела и последним эшелоном добирался вослед. Его приятель всучил для передачи гостинцы своим в Москве «попуткой». На «трёх вокзалах» менты вывернули багаж и в тех «гостинцах» надыбали герыча по-крупняку. И сколько татарин не отгораживался от груза – всё беспонту, а за упрямство впаяли «червонец», считай по «потолку». Ныне Наиль шестой годок зоной разменял, сам влачит и семья его бедствует, детишки тихонечко подрастают молитвами его.
– А чё дальше, Наиль? – спрашиваем его, перетаптывая снег на вечерней проверке.
– А ни чё – так он нам отвечает, – Жизнь, считай, просрана. Безысходка в пилотке. Выйду, своим горбом не наверстать. Правды нету, годы мусора сграбили. Мне на себя уже наплевать. Как выйду, так сделаю то, за что закрыли, раз уж отсидел заочно. Пойду в наём, за раз пару кило запрета перевезу, чтобы за своих долги отдать. А потом пусть делаю со мной, чё хотят… Хотя нет… – Пока говорит, глаза у Наиля стекленеют, морща на лбу глубенеет. – Хотя нет… Возьму ствол, вломлюсь в дом к какому-нибудь прокурору или судье, положу их там всех нахрен, а всё ценное, что нажили своим беспределом заберу. А что не унесу – спалю к херам. Во. Своих на года обеспечу, а заодно возмещу себе. А дальше пусть делают со мной что хотят, твари.
– Погодь, Наиль, что значит «всех положу»? А если дети в доме?
– Чё дети? Их тоже на моих слезах растили и жировали… Ну так-то да, дети…, а потом, живьём их оставь – всё свидетели и тоже мстить начнут, щенята… Короче, тогда детей оставлю. Только глаза повыковыриваю, чтоб не опознали, пальцы поотрубаю, чтоб не писали, языки срежу им, чтоб не трепались. Пусть живут. Что я – изверг какой? Дети всё-таки…
Вот смеху-то было. А я скажу: ни хрена не смешно. Был Наиль человеком, а ныне мусора до озверения его довели отчаянного. И ты такой же животиной станешь. Если не будешь бодаться за себя.
Всякая вещица имеет историю свою, несёт в себе следы событий, в том числе и криминального порядка. Столько вокруг нас вещей, хватай любую, суй её под лупу, обязательно что-либо преступное всплывёт.
К такому виду доказательств относятся почти все вещи и предметы материального мира. Принципиальное требование к таким объектам: они должны либо сами быть орудиями преступления (нож, фальшивая ксива, накладная борода…), либо быть объектом посягательств (слямзенный лепень, перебитый движок, взломанный сейф…), либо сохранить на себе (внутри себя) следы преступления (волына с «пальчиками» на затворе, флэха с записью, бланк с подписью…); либо быть ценным имуществом, полученным преступным путём (тачила в виде взятки, купленное на тыренные бабки шмутьё, хата…), либо любые другие предметы, по которым установить возможно подробности происшествия (белые перья в подъезде – знак того, что в этом месте тусовались ангелы; кеды с трупа – признак того, что обнаружены останки человека, а не, например, оленя; чешуя у кострища – свидетельство тому, что в этом месте зимовали драконы; акваланг в пустыне – значит, здесь когда-то было море; котяхи в спускаемом аппарате – подтверждают, что Терешковой было страшно).
Далеко не всегда сами мусора (включая суд) правильно отличают вещественные доказательства от иных видов. Изначально избранная и неисправленная вовремя неверная оценка доказательства по его видовой принадлежности выливается в грубое процессуальное нарушение, которое может повлечь исключение этого доказательства. Яркий пример этого – частые путаницы между существом вещдока и таким видом, как «иной документ». Документ должен определятся как вещдок, если доказательственное значение по нему имеют либо сам факт наличия документа, включая информацию о наименовании и реквизиты, либо факт наличия каких-то следов на бумаге – носителю информации, включая такие следы, как собственноручная подпись или применения печатных средств. Но если доказательственное значение придают самой информации по содержанию этой бумаги, – то есть сведениям, – это признак того, что перед нами «иной докуМент», или другой вид письменного доказательства, например, Протокол.